Окружен, но не сломлен: почему ИГИЛ невозможно уничтожить

Мрачное и грозное «Исламское государство»* тает словно мираж.  Отряды курдов и сирийской оппозиции наступают с другой стороны и берут так называемую столицу халифата Ракку в кольцо. На иракском участке фронта тоже не сидят сложа руки: правительственная армия наступает на Эль-Фалуджу. Неужели ИГИЛ все-таки получится уничтожить?

Ответ зависит от того, что понимать под ИГИЛ: систему государственных институтов или концентрированное выражение исламского террора.

ИГИЛ, захватив половину Сирии и треть Ирака, выстраивает государство, в котором аппарат насилия гарантирует работу гражданских институтов – налоговой службы, судов, органов социального обеспечения. «В халифате хорошо торговать, — рассказывает в конце 2015-го турецкий делец. – Вы можете оставить склад открытым, булавки не пропадет. Только платите налоги». Все как везде, наказание разве что жестче. Халифат похож на государство и поэтому локализован, имеет свою территорию – место, где работает его бюрократия, живет его податное сословие (крестьяне, торговцы). Это государство сейчас в агонии.

Но терроризм обходится без локализации, рассеян везде, где есть проблемы. Этому терроризму пока ничто не грозит.

Колыбель ИГИЛ: Ирак, Сирия

В своем очаге ИГИЛ – форма борьбы суннитов с несуннитским правительством: шиитами в Багдаде, алавитами в Дамаске. Но история этой борьбы разная.

В Ираке до 2003-го власть была у суннитов. Вторжение США меняет расклад сил. Штаты не враги суннитам, но их модель демократия, а в Ираке большинство шиитов. «Шииты от 60% до 70% граждан Ирака, — пишет Дуглас Олливант для Foreign Policy. — А потому курс на шиитское будущее – выбор большинства, не подлежащий сомнению». Это типичное мнение. Но шииты (сунниты) – не политические партии, меняющиеся у штурвала, как ослы – слоны, а «религиозные нации», уничтожающие друг друга. Их язык не политические лозунги, а этнические чистки. Поэтому сунниты обречены бороться против «выбора большинства», никто не обязан принимать смерть.

Это причина того, что бюрократия Саддама сплотила суннитов под знаменем ИГИЛ. Верховодят в халифате не мессии, а функционеры иракского отделения Баас.

Штаты наконец-то признают проблему. После того как шиитская милиция отличилась мародерством и судами Линча в «освобожденном» Тикрите, родном городе Саддама, американцы настаивают, чтобы суннитские города освобождали сунниты. Но где этих суннитов взять? «До сих пор нет единой (стоящей вне конфессий) иракской армии, — говорит Кимберли Каган, экс-советник министра обороны США, — есть аппарат, включающий шиитских боевиков». Сейчас Штаты готовят суннитские отряды. Но будет ли единая армия — большой вопрос. До сих пор армия служила в Ираке одной «религиозной нации» для подавления другой.

После разграбления Тикрита премьер аль-Абади заявляет: «Тот, кто нарушил закон, будет арестован. Жизнь людей и их имущество – наш приоритет». Даже если аль-Абади искренен, его возможности ограничены. Правительство крепко сидит лишь в «зеленой зоне» Багдада, да и то не всегда. В конце апреля 2016-го эту зону берут штурмом сторонники шиитского клирика ас-Садра.

А что это значит для суннитов? В 2004-м отряды ас-Садра воюют с американцами, но не забывают жестоко пытать суннитов. Позднее клирик едет в Иран, а, вернувшись, рекламирует себя как «борца с коррупцией». Именно «борьба с коррупцией» становится поводом для штурма «зеленой зоны», но дело не только в коррупции: эс-Садр хочет контролировать Багдад. «Если охрану Багдада возьмет на себя шиитское ополчение, — комментирует для Foreign Policy Майкл Найтс, аналитик по безопасности, работавший в Ираке, — то атаки на суннитские кварталы возобновятся».

Жизнь суннитов в Ираке по-прежнему висит на волоске.

В отличие от Ирака, где у суннитов нет альтернативы халифату, в Сирии есть «демократическая оппозиция», поддерживаемая Западом. То есть разлом проходит не только между этноконфессиональными группами, но также внутри групп, по степени радикализма. В Алеппо, например, суннитский фронт Леванта изгнал ИГИЛ: по словам лидера фронта Абдаллы аль-Отмана, бойцы группировки местные (а не пришлые, как джихадисты) и защищают город.

Пожалуй, в Сирии шансы искоренить причины джихада выше: у суннитов есть альтернативные инструменты борьбы.

Феи у колыбели: монархии Персидского залива

В монархиях залива ИГИЛ – форма борьбы рядовых суннитов с всевластием королевских семейств. Эта борьба, имея классово-экономическую подоплеку, получает выражение в движении за чистоту веры, против коммерциализации святынь.

Даже умеренные мусульмане с болью наблюдают, как Мекка превращается в туристический рай. Саудовский фотограф Матера, представляя выставку работ в Вашингтоне, сетует: «В моем детстве Мекка была другой. Теперь все разрушено. Что останется следующим поколениям?». Его фотографии фиксируют, как гибнет старая Мекка, уступая место пятизвездочным отелям.

С точки зрения паломника, рискующего погибнуть в давке у Каабы, богач, созерцающий ту же Каабу из роскошного номера отеля, кощунствует.

Этот протест только нарастает по мере того, как дом аль-Саудов нарушает контракт «свобода в обмен на дешевый бензин». Эр-Рияд из-за падения нефтяных цен вынужден урезать субсидии, повышать налоги и проводить приватизацию, грозящую сокращением избыточных работников. В Европе ответом стал бы республиканский протест, но саудитам привычнее облечь недовольство в религиозную форму (европейцы тоже так делали в средние века).

Исламская периферия

Демократия по-прежнему не присуща большинству  государств (если не всем) в мире ислама. А договор «свобода в обмен на достаток» по силам далеко не всем властям. На периферии ислама, вне богатых регионов Персидского залива, ИГИЛ — форма протеста против нищеты и бесправия.

Это в первую очередь касается  стран постсоветской Центральной Азии и ряда Республик Кавказа где де-факто, существуют монархические режимы. Эти режимы не хотят дать людям ни прав, ни денег, предпочитая загонять протест вглубь репрессиями.

Наконец, Запад

Запад, словно какая-то исламская периферия, поставляет рекрутов в ИГИЛ. Это дети, внуки мигрантов из арабских стран, а также «природные» европейцы.

Причина, лежащая на поверхности, — неинтегрированность детей мигрантов в европейское общество. После ноябрьских терактов в Париже The New York Review of Books приводит статистику: во Франции мусульмане составляют 7-8% жителей страны и 70% – населения тюрем. Эти люди считают себя отверженными, а демократию — лицемерием.

Но как объяснить мотивы тех, кто интегрирован в общество?

Портрет таких людей складывается из разных кусочков. Один юноша возмущен тем, что «они, западное общество, учат нас работать, чтобы купить дорогой автомобиль и модную одежду». Другая девушка – исчезновением границ, когда не ясно, кто мужчина, а кто женщина. Девушка, к слову, до побега в Сирию училась в английском университете. Юноша против общества потребления, а девушка – общества постмодерна, мира деконструкции, исчезновения границ, хаоса фрагментов. Вместе они за мир смыслов: раз за автомобиль жить и умирать не стоит, тогда за что стоит?

Для университетской молодежи ИГИЛ – форма протеста, вызова повседневности в условиях отсутствия светского европейского революционного проекта.

Выводы

Исламский террор возрождается как феникс. В 2001-м средоточием зла считают «Аль-Каиду*», а теперь об осколке «Аль-Каиды» «Фронте ан-Нусра»* говорят: конечно, исламисты, но не такие кровожадные. Причем каждый раз новая форма исламского террора универсальнее предыдущих: «Аль-Каида», в отличие от ИГИЛ, не будоражит умы европейской молодежи.

Причины исламского террора разные: иракский суннит хочет выжить, саудовца бесит зажравшееся королевское семейство, юноша из Европы не принимает жизнь ради автомобиля. Причины разные, но ни одна из них неустранима военным путем: везде нужны общественные трансформации – где-то образование единой нации, где-то построение демократии, где-то нахождение смыслов. Но ни одна трансформация пока даже не начинается, а потому весь комплекс причин, породивших исламский террор, в силе.

*Организации признаны террористическими и запрещены в России.

Источник