EN
БИТВА ПРИ ФОНТЕНУА, ЧАСТЬ IV
Что написано пером…
Английская гвардейская бригада, наступавшая на правом фланге британско-ганноверских порядков, оказалась лицом к лицу с французскими гвардейцами. Вольтер, один из первых историков той битвы, оставил красочное описание того, что произошло дальше: «Они находились на расстоянии пятидесяти шагов… Английские офицеры поприветствовали французских, сняв шляпы. Графы де Шабанне и д’Отрош, и герцог де Бирон, которые находились впереди, а также все офицеры французской гвардии отсалютовали в ответ. Лорд Чарльз Хэй, капитан английских гвардейцев, прокричал: «Господа французские гвардейцы, стреляйте!»
Граф д’Отрош, в то время лейтенант, а позднее – капитан гренадеров, ответил: «Господа, мы никогда не стреляем первыми, открывайте огонь сами!». Англичане поочередно открыли огонь – сначала делал залп один батальон, построенный в четыре ряда, затем – второй, и затем – третий, пока первый батальон перезаряжался. Линия французской пехоты не стреляла – она насчитывала только четыре ряда и не была поддержана другими подразделениями пехоты. Девятнадцать гвардейских офицеров были сражены первым же залпом, первая линия пришла в замешательство. Остальные три, упиравшиеся им в спины, видели только кавалерию, находившуюся примерно в трехстах туазах (мера длины, равная 1,9 метрам, то есть около 584 метров), и побежали».
Вежливые гвардейцы
Эта версия получила широкое распространение, и ее можно встретить даже в наши дни в некоторых исследованиях, претендующих на серьезный подход. Однако что случилось на гряде на самом деле? Вольтер находился при особе короля и лично никак не мог видеть бой двух гвардейских бригад, но он имел много влиятельных друзей среди высшего офицерского состава французской армии, таких как маршал Ришелье и военный министр граф д’Аржансон. Последний предоставил философу множество офицерских писем, поделились материалами также маршалы Ноай и Мориц Саксонский.
Еще один близкий друг писателя, маркиз д’Аржансон, министр иностранных дел и старший брат военного министра, присутствовал на поле в день битвы и составил о ней подробный отчет через четыре дня. В его версии упомянутый выше обмен любезностями не фигурировал. Командующие с английской стороны тоже были единодушны в своей трактовке данного эпизода – например, герцог Камберленд в своем официальном рапорте о битве сообщал: «Мы, тем не менее, двигались на врага, и получили залп с расстояния в 30 шагов, прежде чем выстрелили сами».
Ему словно вторил Лигонье в своем письме министру иностранных дел от 14-го мая: «Мы, однако, шли на врага и попали под залп на расстоянии в 30 шагов, не выстрелив при этом». Таким образом, ни один французский источник, кроме Вольтера, не утверждает, что описанный выше куртуазный диалог имел место быть, а английские сведения указывают на то, что первый залп дали именно французы. Неизвестно, какую именно цель преследовал великий философ, решаясь на подобный подлог, возможно – хотел заслужить одобрение при дворе.
Окончательно пролить свет на эти события нам поможет сам капитан Хэй, фигурант эпизода. Через три недели после битвы он написал своему брату маркизу Твидейлу письмо, в котором описал, как все было на самом деле. Хэй вышел вперед строя своего батальона, снял шляпу и отдал символический салют в сторону французов. Затем он достал из внутреннего кармана небольшую фляжку, демонстративно, с иронией, выпил за их здоровье и прокричал: «Мы – английские гвардейцы, и мы надеемся, что вы останетесь на месте, пока мы не подойдем к вам, а не броситесь вплавь через Шельду, как вы бросились в Мейн при Деттингене!»
Выходка Чарльза Хэя
Затем он развернулся к своим и приказал трижды прокричать приветствие в сторону французов, что и было с воодушевлением исполнено. Французские офицеры, как утверждал Хэй, были ошеломлены его выходкой. Бирон, д’Отрош и остальные «вернули» салют и тоже призвали своих солдат поприветствовать англичан криком «ура!», но приветствие французов не было преисполнено энтузиазма. Затем французские батальоны дали залп.
Хэй не был столь же вежливым, как британские офицеры в версии Вольтера, однако его рассказ вызывает доверие. Подобное поведение было вполне в его духе, ибо капитан был весьма эксцентричным человеком и обладал не самым легким характером. В 1757 году, служа при штабе генерала Лаудона в Северной Америке, он периодически попадал в разные неприятные истории из-за своего буйного и неуживчивого нрава. В конце концов, его арестовали, посадили в тюрьму, а затем – отправили домой в Англию. Такая характеристика капитана Хэя дает нам право считать, что его провокация на поле при Фонтенуа была поступком вполне в духе этого человека.
Английский «Журнал Джентльмена» (The Gentleman’s Magazine, ежемесячное издание, выходившее с 1731 по 1907 годы) в номере за май 1745 года опубликовал отчет о битве, в котором в очередной раз подтвердилась версия Камберленда и Лигонье. Еще один французский офицер, маркиз де Вальфон, который находился чуть дальше от эпицентра событий, тоже слышал клич англичан, что косвенно может свидетельствовать в пользу рассказа Хэя. Мы доподлинно не знаем, имел ли в реальности место упомянутый выше диалог, и если да, то как он выглядел – согласно версии Вольтера или Хэя, однако автору версия английского капитана представляется наиболее достоверной. На этом закончим наши рассуждения и вернемся на поле боя.
Итак, французские линии дали залп, и теперь настала пора англичанам ответить любезностью на любезность. Затрещали мушкеты 1-го (гренадерского) полка пешей гвардии, затем дал залп 3-й (шотландский) полк, и пока они перезаряжались, огонь открыли солдаты 2-го (колдстримского) полка. В это время на фланге подтянулись британские полки линейной пехоты. Урон, наносимый свинцом с такого близкого расстояния, был просто чудовищным – огонь буквально выкосил первую линию французских гвардейцев, 700 офицеров и солдат были ранены или убиты. Французы из оставшихся трех линий отчаянно искали глазами подмогу, но позади них никого не было, а впереди был только враг.
Кавалерия находилась слишком далеко и никак не могла помочь, поэтому они дрогнули, и линия начала ломаться. Но в этот самый момент на шотландцев из 3-го полка пешей гвардии обрушился шквал артиллерийского и ружейного огня со стороны редута д’Э, который англичане так и не захватили (вспомним злосчастного Инголсби с его нерешительностью).
В критический момент капитан лорд Панмур не утратил самообладания, и невозмутимо приказал батальонам сомкнуться и продолжить движение, и таким образом пехота, преодолев расстояние в 300 ярдов (около 270 метров), сметая все перед собой слитными залпами мушкетов, вклинилась прямо в центр французских позиций. Полк «Гарде франсез» был окончательно расстроен, полк швейцарской гвардии и бригада Обтэрра – отброшены назад. Судьба сражения повисла на волоске, и весы Фортуны вот-вот должны были склониться на сторону Прагматической армии.
Белая лилия, алая кровь
А что происходило в то утро у французов? Людовик XV проснулся около 4:00 утра и тут же растолкал военного министра графа д’Аржансона, который сопровождал его на протяжении кампании. Затем они пересекли Шельду и прибыли на наблюдательный пункт, расположенный на высоком холме у западного края поля битвы. Там был разбит королевский шатер, в котором, помимо короля и военного министра, находились дофин и маршалы Ноай и Ришелье. Чуть поодаль топтались два эскадрона конных гвардейцев, охранявших короля и его советников. Позиция была расположена с тем расчетом, чтобы в случае поражения армии король мог быстро и без труда ретироваться по мосту на другой берег Шельды.
Мориц Саксонский руководит сражением при Фонтенуа
Мориц Саксонский в ту ночь почти не спал – его мучали боли из-за водянки, и когда стало светать, он был слишком слаб, чтобы взобраться на коня. Позолоченная маршальская кираса показалась ему слишком тяжелой, и он сбросил ее, оставшись без защиты. Подоспевшие гренадеры принесли маршалу большое плетеное кресло, в которое он сел, после чего солдаты подняли его и понесли на редут д’Э.
В 5:00 утра окрестности были покрыты густым туманом, когда же он рассеялся, маршал увидел вражескую кавалерию, движущуюся через Везон. Тут же был отдан приказ открыть огонь, и, удостоверившись, что пушки пристрелялись по неприятелю, Мориц отправился на правый фланг обороны, где стал свидетелем первой голландской атаки на Фонтенуа и Антьен. Посчитав, что позиции правого крыла защищены достаточно и справятся с угрозой, маршал вновь поспешил к редуту д’Э, где стал свидетелем кровавой драмы, о которой мы говорили выше.
Первая линия французской пехоты была буквально сметена неприятельским огнем, многие батальоны заколебались и начали подаваться назад. Нужно был срочно организовывать контратаку силами кавалерии, однако сперва Мориц поспешил в королевскую ставку, чтобы успокоить монарха, который мог решить, что битва проиграна, и покинуть поле боя. Бегство короля могло окончательно деморализовать солдат в самый критический момент сражения.
Французский план сражения при Фонтенуа
Людовик, однако, выглядел куда спокойнее своих придворных, в то время как старый и опытный Ноай был убежден, что все кончено, и буквально умолял его ретироваться в безопасное место. Король ответил: «Я уверен, что маршал [Мориц] сделает все, что в его силах, и я останусь на этом самом месте!»
Когда появился Мориц, Людовик спросил его, действительно ли битва проиграна, и в ответ услышал: «Сир, какой трус вам это сказал? Мы или вместе победим, или вместе умрем! Позвольте мне действовать самому!». С этими словами он, невзирая на недомогание, дал шпоры коню и помчался восстанавливать порядок впереди.
Тем временем англо-ганноверская пехота упорно шла вперед, стреляя повзводно, словно на плацу. Обтэрр кое-как навел порядок в своей бригаде и попытался заступить «красным мундирам» дорогу, но получил несколько продольных залпов и опять откатился назад. Однако во фланги союзникам по-прежнему продолжали бить орудия и стрелки редута д’Э и укреплений Фонтенуа, и этот перекрестный огонь собирал обильный урожай.
В какой-то момент показалось, что порядки атакующих замедлились, и Мориц решил, что момент для контратаки настал. Французы ударили сразу с двух сторон – на правом фланге английских порядков сцепились колдстримские гвардейцы и полк «Ле Руа», а по левому наддали подошедшие свежие подкрепления – полки «Рояль-Весу», «Эно», «Суассон» и «Ла Коронн».
С трудом, буквально умывшись кровью, англо-ганноверцы отбросили их, но отчаянная французская атака была не напрасной. Впоследствии в официальном отчете Прагматической армии будет записано следующее: «Мы оказались под перекрестным огнем пушек и ружей, а также были атакованы с фронта, поэтому сочли необходимым отступить от Фонтенуа и от форта, расположенного у леса, откуда тоже велся непрерывный огонь, вносивший беспорядок в наши ряды. Но Его Высочество и маршал [Кенигсегг] остановили нас».
Действительно, англо-ганноверская пехота дрогнула и начала было подаваться назад, но герцог Камберленд, демонстрировавший в тот день чудеса отваги, лично бросился к своим солдатам и поскакал мимо батальонов с криком: «Земляки! Неужели вы не узнаете меня?! Неужели вы оставите меня?! Я не прошу вас сражаться за меня, я прошу сражаться рядом со мной!»
Когда же он увидел, как кто-то из младших офицеров собирается бросить своих людей и сбежать, он выхватил из ольстры пистолет и направил на него, давая понять, что тому будет лучше вернуться в строй. Слова и личный пример герцога вдохнули решимость в дрогнувшие союзные полки, и после небольшой паузы, посвященной наведению порядка в их рядах, Камберленд и Кенигсегг перестроили свою пехоту в огромное каре, впереди которого расположили орудия так, чтобы они своими жерлами смотрели прямо на неприятеля. Эта людская масса, ощетинившаяся штыками подобно античной фаланге, двинулась вперед, и, воистину, это должно было быть великолепное зрелище.
Атака французской конницы
Мориц приказал коннице атаковать это огромное каре, сокрушить, прорвать его строй, втоптать в землю англичан в их красных мундирах. Полковники получили четкое указание – наступать на врага до тех пор, пока их лошади не «упрутся во вражеский строй». Кавалерийская лавина, разгоняясь, налетела на англо-ганноверское каре – всадники практически в упор разряжали свои пистолеты во вражескую пехоту, и дальше в ход шли палаши. Но строй устоял – батальоны союзников обрушивали на французскую конницу залп за залпом, а тех, кто все же прорывался – принимали «на штык».
Понеся существенные потери, французские эскадроны отступили. Впоследствии Мориц в приватной беседе с бароном д’Эспаньяком так объяснял необходимость этой кавалерийской атаки: «Пока Фонтенуа оставалась неприступной, успех неприятеля в центре был бесполезным. Чем дальше они продвигались, тем больше подставляли свои тылы под огонь наших войск и батарей. Необходимо было отвлечь их внимание кавалерийскими атаками, которые, по правде, не могли оказать решающего влияния, но дали нам время на подготовку общей атаки, от которой все зависело».
Сейчас сложно судить, действительно ли Мориц сознательно жертвовал превосходной конницей для того, чтобы выкроить драгоценное время для подготовки решающей атаки, или его план просто не сработал, и он банально оправдывал свою ошибку в глазах современников тем, что неудавшаяся атака якобы была частью многоходового плана. Тем не менее, лучшие эскадроны французского короля гибли под ураганным огнем и ненасытными штыками батальонов Камберленда.
Первая атака французской конницы захлебнулась, и эскадроны прыснули от могучей красной фаланги, как рыбки от морского хищника, но в это время на поле боя уже подходили резервы – конница Королевского Дома («Мэзон дю Руа»), четыре эскадрона Жандармов и прославленные Карабинеры, которые единым мощным кулаком ударили по англо-ганноверским порядкам. Все повторилось вновь – треск ружей и пистолетов, крики раненых и умирающих, звон палашей и блеск ощетинившихся штыков. Лучшие сыны Франции были отброшены назад, у одних только Карабинеров были убиты или ранены 27 офицеров.
В дело вновь вступила французская пехота, которой, однако, повезло не больше. Полк «Рояль-Весу» понес чудовищные потери, подоспевшие на подмогу «Эно» и «Нормандия» были встречены слитными залпами пехоты Камберленда и смешались. Мориц Саксонский, который прекрасно видел, что происходит на поле боя, воскликнул: «Как это возможно, что такие солдаты не побеждают?»
Действительно, лучшие полки французского короля не могли взломать англо-ганноверский строй, который хоть и редел, но продолжал упорно двигаться вперед. Левый фланг союзной пехоты был атакован полком Диллона из Ирландской бригады на службе Людовика XV – ирландцы, которые тоже носили красные мундиры, атаковали с яростью и ненавистью к англичанам, но в итоге тоже были отброшены, а сам Диллон, который вел их в бой, получил ранение.
В час дня Мориц вновь направился в Фонтенуа, где обнаружил, что на батарее закончились боеприпасы, и пушкарям нечем было стрелять по неприятелю. Для маршала это был критический момент, и даже он, упрямо веривший в победу, ненадолго поддался сомнениям в благоприятном исходе дня. Он переговорил с герцогом д’Аркуром, которого встретил на батарее, и призвал того отправляться к королю и передать, что Людовику следует переправиться по мосту через Шельду, пока не стало слишком поздно. Также он приказал войскам, удерживавшим Антьен, отступить к мосту и забрать с собой пушки, чтобы они не достались врагу.
Вольтер впоследствии признавал, что это был критический момент, и «если бы голландцы только двинулись вперед и поддержали англичан, то не было бы никакого отступления, никакого спасения для французской армии, и, вероятно, для короля с сыном (дофином)». Но голландцы не появлялись.
Действительно, Камберленд не отдавал левому крылу приказов после второй голландской атаки – он был слишком поглощен наступлением на французский центр, он был отрезан, находясь в центре своего огромного каре, он, наконец, просто был далеко и не мог видеть, что происходит у Антьена. Голландцы же то ли демонстрировали дисциплину, ожидая четкого приказа, то ли просто не стремились еще раз идти в атаку после двух неудачных и губительных для них попыток. Ничего не предпринимал и голландский гарнизон Турне, который мог своей вылазкой отвлечь существенную часть французских войск, которые так нужны были Морицу на поле боя в центре его позиций. Это могло сыграть решающую роль в тот день, но история не терпит сослагательного наклонения, поэтому оставим пустые догадки и вернемся на поле боя, где герцог Камберленд принял решение ввести, наконец, в бой конницу.
Герцог послал гонца к лорду Кроуфорду с приказом бросить конницу в атаку и поддержать истекающую кровью пехоту, что и было сделано. Британская кавалерия атаковала французский центр между Фонтенуа и редутом д’Э, в то время как австрийцы и некоторые голландские эскадроны поддержали это движение слева, где попали под ураганный огонь и не выдержали. Порядки эскадронов сломались, и огромная масса голландских и австрийских беглецов рванулась вправо, ища спасения. Эта кричащая лавина буквально ударила в бок атакующим английским эскадронам и смешала их, сам лорд Кроуфорд чуть не выпал из седла и наверняка был бы затоптан насмерть, если бы не его могучий скакун, который вынес его из свалки. Огонь французских мушкетов и пушек усугублял сумятицу, и утратившая порядок английская конница уже ничем не могла помочь своей пехоте.
Была уже половина второго, англо-ганноверский «квадрат» продолжал медленно ползти вперед, однако запас его сил иссякал. Союзная пехота потеряла уже около трети своего, ее шеренги таяли, словно снег в оттепель, а расстроенные эскадроны Кроуфорда, как мы уже знаем, ничем не могли ей помочь.
Один из ближайших помощников Морица, датчанин граф Левендаль, заметил, что порыв неприятеля практически сошел на нет, и поприветствовал главнокомандующего возгласом: «Маршал, это великий день для короля! Они уже не вырвутся!» Они вдвоем прискакали в королевскую ставку, где царило напряжение – большинство окружения Людовика не верило в успех, всем казалось, что еще ничего не решено. Нужно было нанести главный удар и окончательно переломить ход сражения.
Мориц помнил, что приберег несколько орудий в резерве, и теперь, очевидно, их час настал. Вольтер, надо полагать, по соображениям личной дружбы приписал подвиг маршалу Ришелье, однако до нас дошли сведения, указывающие на то, что подлинным героем эпизода был капитан Иснард из полка «Турень», который впоследствии получил за свои действия крест Святого Людовика. Именно Иснард во главе группы солдат доставил орудия из тыла прямо на линию фронта, где они были развернуты напротив англо-ганноверской пехоты и открыли убийственный огонь картечью практически в упор по шеренгам в красных мундирах.
Волна горячих металлических осколков плетью хлестнула по батальонам Камберленда, оставляя в них настоящие просеки. Ряды смыкались, но пушки стреляли снова и снова, и отважная английская пехота гибла. Это стало сигналом для Морица – вот он, решающий миг! Враг дрогнул, он изранен, буквально обливается кровью и вот-вот побежит. Нужно срочно собирать все доступные силы и идти вперед!
Поскольку голландцы и не думали атаковать, маршал снял все батальоны с Антьена и перебросил их в центр, полки «Рояль-Весу» и «Нормандия», изрядно опустошенные боем, вновь перестроились и сомкнулись для решающей атаки. Маршал собирал всех, кого мог, в единый кулак. Подошла и ирландская бригада – граф Лалли буквально умолял французское командование бросить его бравых кельтов на ненавистных англичан. Остатки полка Диллона и прочие полки Ирландской бригады с яростью ударили по правому краю англо-ганноверских порядков. Ирландцы тоже были в красных мундирах и наступали с кличем: «Лимерик! Лимерик! Помни коварство сассанаха (название англичан на гэльском языке)!»
Знамена Ирландской бригады
Две алых линии сошлись в бескомпромиссном противостоянии, началась настоящая резня. Ирландцы понесли чудовищные потери, однако смогли захватить знамя Колдстримской гвардии благодаря ловкости сержанта Уилока из полка Балкли, который и подхватил древко, выскользнувшее из рук убитого в свалке английского знаменосца. Одновременно с этим слева по союзной пехоте ударили все французские полки, стянутые с линии Фонтенуа–Антьен, а французская и швейцарская гвардия, оправившаяся после давешнего удара и жаждавшая поквитаться с врагом, наступала по центру, делая залп за залпом.
Пока Мориц и Левендаль гнали вперед свою пехоту, герцог де Бирон, д’Эстре и маршал Ришелье привели в порядок потрепанную французскую конницу и вновь развернули ее на неприятеля. Ее атака была подобна удару кузнечного молота, и порядки союзников подались назад. Резервы были исчерпаны, боеприпасы подходили к концу, и Камберленду стало ясно, что битва проиграна. Он и Кенигсегг, после минутного совещания, отдали приказ о всеобщем отступлении.
Солдаты находились на ногах, без еды и воды вот уже двенадцать часов, поэтому многие восприняли приказ с облегчением. Все батальоны отступали в полном порядке, за чем бдительно следили офицеры и сержанты, жестко пресекавшие любые попытки бегства. Карабинеры и полк Ноая попытались было ударить союзникам в тыл, но их встретили английские гвардейцы и ганноверцы Цастрова, отогнавшие неприятеля метким огнем.
Генерал Лигонье проскакал вдоль всего фронта, сообщая бригадирам о том, что приказано отступать. Он обнаружил генерал-лейтенанта Ховарда во главе его бригады, все еще пытавшейся наступать на неприятеля под бой барабанов и с развернутыми знаменами. Лигонье прокричал ему: «Ховард, заглушите свои барабаны, разворачивайте свой полк и отступайте как можно скорее, армия разбита!»
Затем он помчался формировать группу прикрытия для армии, отходившей через Везон. Бригады Скелтона и Чомли составили арьергард, бригада Ховарда заняла близлежащее кладбище, куда вскоре подошла и Черная стража. На другом фланге отступавшую армию прикрывала кавалерия лорда Кроуфорда, которую он к тому времени кое-как смог привести в порядок. Когда последний батальон покинул поле боя, Кроуфорд отсалютовал своим солдатам и прокричал, что, прикрывая такое героическое отступление, они снискали не меньше славы, чем в случае победы.
Двенадцать орудий, при поддержке которых наступала англо-ганноверская пехота, пришлось бросить, поскольку их обслуга разбежалась.
Продолжение следует